Мир Гаора. Коррант. 3 книга - Татьяна Николаевна Зубачева

за рулём мышцы и опасаясь резким движением вызвать атаку замолчавшей, но оставшейся рядом с ним собаки, подошёл.

— Никак с покупкой, — сказала высокая женщина, разглядывая Гаора влажно блестящими глазами.

Гаор так привык за эти годы, что женщины-рабыни ходят в мужской одежде, что растерянно уставился на неё. Длинная сборчатая юбка, просторная кофта с длинными рукавами, на плечи наброшен узорчатый платок, второй платок, белый, повязан на голове, не так скрывая чёрные с сединой волосы, как открывая лоб с синим клеймом-кружком посередине, в вороте кофты виден ошейник.

— Да, Нянька, — ответил хозяин, — забирай его и устраивай. А остальное всё завтра. Двое суток в дороге.

— А и понятно, — без малейшего намёка на приниженность ответила женщина. — Ступай, хозяин, тебе тоже с дороги всё готово уже.

— Это когда же успели? — весело спросил Ридург.

— А то не ждали тебя, — с сердитой лаской в голосе ответила Нянька. — Эй, девки, вы где?

— Да, здесь мы, здесь, — из темноты к ним подбежала молодая светловолосая рабыня в белой кофте и длинной юбке, — с приездом, хозяин, заждались мы вас, всё готово уже, хозяйка ждёт.

— Иду, — Ридург потрепал Няньку по плечу. — Чтоб у тебя и оплошки были… Рыжий, машину в гараж загони и до утра отдыхай, остальное завтра.

— Да, хозяин, — пробормотал ему в спину Гаор.

А гараж здесь где?

— Ну, и чего стоишь? — сурово спросила его Нянька. — Слышал, что сказано, так сполняй.

— А гараж где? — ответил вопросом Гаор.

— А вона, оглянись. Эй, Трёпка, покажешь ему, потом в кухню отведёшь.

— Ага, — ответила возникшая из темноты девчонка в одной рубашке-безрукавке до колен и с растрёпанными, беспорядочно падавшими ей на плечи волосами.

«Трёпка — это… ну да, растрёпанная, и впрямь похожа», — весело подумал Гаор.

Первая растерянность прошла, и он спокойно пошёл за девчонкой к одному из строений. Широкие ворота не заперты, вернее, только щеколда наброшена. И пока он снимал её, раскрывал ворота, нашаривал выключатель и включал свет, Трёпка выкладывала ему, что это Старшая Мать, её все слушаются, а хозяин её Нянькой зовёт, она его ещё дитём нянчила, а хозяйка по хозяйству мало встревает, даже быват за весь день на чёрный двор не выйдет, у неё свои дела, пишет да читает, а жить здесь хорошо, её вот в давнюю зиму купили, и так-то хорошо тута, а после Старшей Матери другая Мать, её ещё Большухой кличут, она и за едой, и за одёжей следит, а ты, Полкан, отойди, а то неровен час и под колёса попадёшь… Под её неумолчный, как журчание ручейка, говор Гаор осмотрелся в гараже, отметил, что сделано всё с умом и по делу, рассчитан гараж на три машины, но стоит только легковушка с большим багажником, и, похоже, рядом с ней как раз место для фургончика. Он поставил фургон на место, выключил свет — вся работа по разгрузке и регулировке будет завтра, а сегодня ему отдыхать разрешили — и закрыл створки, как и было, на щеколду.

Трёпка ухватила его за руку и повела. Полкан шёл рядом, время от времени тыкая Гаора носом и помахивая хвостом. Собак Гаор не то что не любил, а просто никогда не имел с ними дела, если не считать волкоподобных собак охраны на гауптвахте, притравленных на человека и вызывавших ужас у арестантов, и потому тычки Полкана заставляли его вздрагивать. Они поднялись на невысокое крыльцо — Полкан отстал от них, чему Гаор безусловно обрадовался — Трёпка толкнула дверь и ввела его в наполненную светом, шумом голосов и запахами еды кухню.

— А вот и мы, — весело сказала Трёпка.

— Мир дому и всем в доме, — поздоровался Гаор, оглядывая повернувшихся к нему от стола людей, мужчин и женщин, но все с клеймами и в ошейниках.

— И тебе мир, — ответили ему.

А женщина, одетая, как и Старшая Мать, но без платка на плечах, сразу стала командовать.

— Ты сапоги-то сними, вона у порога оставь и к столу садись. Голоден небось.

— Спасибо, Мать, — ответил Гаор, снимая сапоги и выставляя их в ряд таких же сапог у стены.

Портянки он смотал и сунул в сапоги. С другой стороны двери у косяка висел рукомойник, напомнивший ему фронтовые самоделки, а рядом полотенце. Гаор с наслаждением умылся и ополоснул руки, вытерся и уже тогда подошёл к столу.

— Садись, — указали ему место между двумя молодыми мужчинами и перед ним поставили миску с кашей, а в кружку налили… молока.

— Ложки нет никак? Трёпка, ложку ему дай, — распоряжалась Мать, — ты ешь, потом всё расскажешь.

Ну, про еду ему можно было и не говорить, что ему за весь день за рулём и два бутерброда? И Гаор ел жадно, даже не разбирая вкуса и не замечая сидящих рядом.

— Ты мотри, наголодался как, — удивилась сидевшая напротив женщина, — ты откуда ж будешь?

— Из Аргата, — ответил с полным ртом Гаор.

— Никак голодом тебя там морили, — засмеялись за столом.

— Да не спеши, паря, не отымут.

— А чо, голодно тама?

— А зовёшься как?

Гаор с сожалением оглядел опустевшую миску и ответил:

— Рыжий.

— А, ну ясно.

— Большуха, ты ему ещё подложи, — распорядилась Нянька. — А материно имя какое?

«Началось», — с тоской подумал Гаор, понимая, что сейчас неизбежно возникнет его обращение и вопрос: за что? Но отвечать надо, и отвечать правду, потому что соврать он не сумеет, и всё равно правда выплывет.

— Я не помню матери, — ответил он, принимая заново наполненную миску.

— Чего так?

— Матерь родную забыл?!

— Как так?

— Меня в пять лет от неё забрали, — ответил Гаор, уже спокойнее принимаясь за еду, — и помнить запретили.

За столом перегнулись.

— Галчонок никак?

— Так ты ж вона, рыжий.

— Кто ты, парень?

Гаор вздохнул, приканчивая кашу и вытряхивая в рот последние капли молока. Его ответа ждали, и он решил ответить так, чтобы уж больше его не спрашивали об этом.

— Я бастард, — начал он.

Ему ответили молчаливыми понимающими кивками — здешние явно знали, что это такое, но столь же явно ждали продолжения.

— Отец меня в пять лет забрал у матери, больше я её не видел и ничего не знаю о ней, помнить мне ее запретили, отбили мне память о ней. А потом… отцу были нужны гемы, — вдруг пришли эти жёсткие, правильные в своей неприкрытой циничной сути слова, — и отец продал меня в рабство. Вот и всё.

За столом воцарилось молчание, будто его не поняли, не могли, не хотели понять.

— Мать-владычица, — прошептал кто-то.

— И давно? — сурово спросила Нянька.

— Да… с прошлой осени третий